— Я слышал, легавые имеют еще кое-что на Джона, — невозмутимо продолжал отец.

— Что?

— Изнасилование.

— Изнасилование?

— Да, Анна, изнасилование. Недавно он, как всегда, носился на своем мотоцикле. И его тормознула молодая девчонка, она пробиралась куда-то автостопом. Он посадил ее назад и поехал, но по дороге приметил пустой гараж. Завез ее туда, закрыл дверь и изнасиловал.

— Да откуда ты это взял?

— Откуда взял? Легавые приходили ко мне и все рассказали. Расспрашивали, где он был в тот день.

— Ты сказал?

— Зачем? Чтобы его загребли в тюрьму и он освободился от всякой ответственности за вас? Он только об этом и мечтает.

— Нет, это совсем не так.

— Ну, значит, я покрываю насильника…

— Иногда мужчина не может сдержать себя.

— Что?

— Я говорю, что после родов и такой жизни, всех этих забот и волнений… Я уже не выгляжу такой привлекательной. А он увидел молодую девочку, красивее меня… Она села на его мотоцикл, ну, знаешь, как это бывает: она обняла его, прижалась…

— Что? — твердил отец. — А если бы тебя изнасиловали, тебе бы это понравилось?

— Я думаю, нет.

— Ну, так я уверен, что той девчонке тоже было мало удовольствия.

С улицы влетела муха и стала кружить над столом. Мы все переключили внимание на нее.

— Она ошиблась адресом, — сказал отец. — Здесь нечем поживиться.

Чувствуя безнаказанность, муха наглела все больше и больше. Она кружила между нами, отчаянно жужжа. Чем ближе — тем громче.

— Ты собираешься сообщить полиции, что Джон скоро может вернуться домой? — спросила тетя Анна.

— Нет, и пусть он не надеется, что я предоставлю ему возможность прохлаждаться на казенных харчах, — ответил отец.

И тут моя мать резко взмахнула рукой. Одно быстрое движение, и ее рука со сжатым кулаком уже снова лежала на столе.

— Я поймала ее, — сказала она.

— Кого? — спросил отец.

— Муху.

Мама сидела и улыбалась.

— Не может быть, — отмахнулся отец.

— Ну, посмотри, где ты видишь муху? Ее нет.

— Она улетела.

— Нет, она у меня в кулаке.

— Слишком ловко для человека.

— Тем не менее она здесь, в кулаке.

— Вранье.

— Не веришь?

— Нет.

— Тогда открой рот.

— Пожалуйста, — сказал отец и распахнул пасть.

Мама накрыла ее рукой. Отец схватился за горло и вскочил:

— Тьфу!

Муха вылетела изо рта и снова принялась кружить над столом.

— Ну, хватит, — сказал отец. — Едем домой!

Он вышел на веранду, спустился во двор и сел в «форд». Отец сидел в своей машине с хмурой физиономией — злой и опасный.

— Мы привезли для вас несколько баночек с продуктами, — сказала мать тете Анне. — Извини, что не можем дать тебе денег, но Генри боится, что Джон пропьет их или истратит на бензин. Не много, но все же: суп, гуляш, горошек…

— Ой, Катарина, спасибо! Спасибо вам обоим…

Мать направилась к выходу, и я последовал за ней. Два пакета с продуктами были в машине. Отец сидел в кабине — суровый и безучастный. Он все еще сердился.

Мать отдала мне пакет поменьше, сама взяла большой. Мы вернулись в дом и положили подарки на стол. Подошла тетя Анна, запустила руку в большой пакет и вытянула одну баночку. Это был маринованный горошек. Этикетку украшали зеленые россыпи гороха.

— Вкуснятина, — прошептала тетя.

— Анна, мы пойдем. Генри бесится.

Тетя обняла мою мать и сказала:

— Все было так мило. Словно в сказке. Вы должны подождать, пока девочки вернутся. Подождите, и вы увидите, что с ними будет, когда они увидят эти подарки!

Мать погладила тетю по спине. Когда объятия закончились, тетя сказала:

— Джон не плохой человек.

— Я знаю, — ответила мать. — До свидания, Анна.

— До свидания, Катарина. До свидания. Генри.

Мать повернулась и пошла к двери. Я не отставал. Мы вышли во двор и сели в машину. Отец запустил двигатель.

Когда мы отъезжали, на веранде появилась тетя Анна. Мать обернулась. Отец не оборачивался. Я тоже.

5

Я начинал испытывать отвращение к своему отцу. Его все и всегда злило. Где бы мы ни появлялись, он непременно находил причину, чтобы вступить с кем-нибудь в спор. Но в большинстве случаев люди не обращали на эти выпады никакого внимания; они просто стояли и таращились на него, как на идиота, — это еще пуще раздражало его. Изредка, когда мы заходили куда-нибудь перекусить, он обязательно бранил каждое блюдо и иногда отказывался платить.

— Да ваши взбитые сливки уже мухи засрали! Что это за поганое заведение?

— Прошу прощения, сэр, вы можете не платить, но вам лучше уйти.

— Хорошо, я уйду! Но я вернусь! Я вернусь и сожгу вашу помойку! Однажды мы были в магазине. Я с матерью стоял в стороне, пока отец орал на служащего. К нам подошел кассир и спросил:

— Кто этот ужасный мужчина? Каждый раз, когда он появляется здесь, разгорается скандал.

— Это мой муж, — ответила мать.

Еще я помню другой случай. Отец работал молочником. Рано поутру он развозил молоко. Однажды он разбудил меня еще до рассвета:

— Вставай, я хочу тебе кое-что показать.

Я вышел за ним из дома — в пижаме и домашних тапочках. На улице было еще совсем темно, светила луна. Мы подошли к его повозке. Лошадь стояла очень тихо, будто спала.

— Смотри, — сказал отец и вынул из кармана кусочек сахара.

Он положил его себе на ладонь и протянул лошади. Она лениво подхватила лакомство большущими губами и съела.

— Теперь ты попробуй, — сказал отец и вложил следующий кусочек мне в руку.

Лошадь была огромная.

— Подойди поближе! Протяни ей руку!

Я боялся, что лошадь вместе с сахаром проглотит и мою руку. Ее морда потянулась ко мне. Я увидел большущие ноздри, здоровенные губы, которые раздвинулись, обнажив гигантские зубы, высунулся огромный язык, и в то же мгновение кусок сахара исчез.

— Молодец. Попробуй еще…

Я попробовал снова. Лошадь слизнула сахар и замотала головой.

— А сейчас ступай в дом, пока она не нагадила на тебя. Мне не разрешали играть с другими детьми.

— Они плохие, — говорил мне отец. — Их родители голодранцы.

— Да, — соглашалась мать.

Мои родители очень хотели разбогатеть, и они воображали себя богатыми.

Впервые со своими сверстниками я познакомился в детском саду. Мне они казались очень странными — много смеялись, разговаривали и выглядели вполне счастливыми. Они не нравились мне. Я всегда чувствовал себя так, будто меня вот-вот начнет тошнить, рвать, и воздух вокруг казался подозрительно тихим и белым. Мы рисовали акварелью, засаживали грядки семенами редиски и спустя несколько недель ели салат со свежими плодами. Мне нравилась женщина, которая занималась с нами, нравилась больше, чем собственные родители.

И еще меня мучила одна проблема — я не мог ходить в туалет. Я хотел писать, хотел какать, но стыдился, что другие узнают об этом, и из последних сил сдерживал все в себе. Это было ужасно. Воздух становился белее, меня тошнило, к горлу подступала рвота, говно рвалось наружу, мучительно хотелось писать, но я ничего не говорил. И когда кто-нибудь из детей возвращался из туалета, я думал: «Грязная свинья, я знаю, чем ты там занимался…»

Маленькие девочки в коротеньких платьицах с длинными волосами и пушистыми ресницами были прекрасны, но я знал, что и они вытворяют в туалете эти мерзкие вещи, хотя и претворяются, будто ходят мыть руки.

Детский сад был залит белым воздухом…

В начальной школе все пошло по-другому. Разновозрастные дети — с первого по шестой класс — старшим по двенадцать лет. Но все мы — выходцы из бедных районов. Я начал ходить в туалет, но только по-маленькому. Как-то выходя из туалета, я увидел, как маленький мальчик пьет из фонтанчика. Сзади к нему подошел парень постарше и ткнул лицом в фонтан. Когда малыш поднял голову, передние зубы были у него сломаны, изо рта вытекала кровь. Кровью был залит весь фонтан.